Азбука физики Научные игрушки Простые опыты Этюды об ученых Читатели пишут Умные книжки Есть вопросик? Его величество... Музеи науки... Достижения... Загляни! На урок
"Нет стремления более естественного, чем стремление к знанию." - М.Монтень
ИОГАНН КЕПЛЕР
«Я ИЗМЕРИЛ НЕБЕСА...»
О Кеплере надо писать трагедию, и стихи, и большой роман — об этом гениальном астрономе и суеверном протестанте, сыне «колдуньи», нищем гордеце, великом штурмане океана звезд, разгадавшем законы движения планет. Вся жизнь его, с первого крика и до последнего вздоха, казалось, протестовала против того, чтобы он стал ученым, ни в каком из начинаний своих не находил он благоприятной поддержки судьбы. Недоносок, обреченный на гибель в день своего рождения, чудом выжил. 6-летний мальчик, брошенный родителями в бреду оспы, остался жить. В 13 лет он умирал в третий раз; все думали, что он умрет, но он не умер. Этот хилый, подслеповатый человек не хотел уйти из мира, не совершив предначертанного ему. Его родители словно специально вытравливали из него пытливость живого ума. Отец, этот почитавший себя дворянином грубиян, без славы пропавший под турецким ятаганом, наемник, все-таки успел вытащить 7-летнего сына из школы и сделать служкой грязного кабака. Мать, нищее детство которой прошло у тетки, сожженной за колдовство, не умевшая писать и читать, пропахшая за стойкой дешевым вином, в мокром фартуке,— что могла дать она этому нелюбимому, бледному существу? Братья — солдат и оловянник, чему могли научить они, кроме ругательств? Единственное светлое воспоминание юности — сестра Маргарита, и она вскоре вышла замуж за человека, быстро сделавшегося его врагом.
Дом Иоганна — этот придорожный кабак, где разврат был перемешан с молитвами, его земля — унылые швабские поля, в которых он изнурил свое вечно голодное тело. Его любовь — это цепь несчастий, его семья — это потные флорины в кулаке, трижды отмеренные и рассчитанные. Он женился в 26 лет по любви, но жена заставила его предъявить унизительно доказательство «благородства» своего происхождения, и он, сгорая от любви и стыда, мчался в Вюртемберг за наследными справками. Он бережет эту женщину и делает все для ее спокойствия, но дом превращается в ад, когда она бьется в припадках эпилепсии. Он нежно любит своих ребятишек, но трое его детей умирают, а вскоре сходит с ума и умирает жена. И второй его брак не назовешь счастливым. Как привидение, преследует его неотступно мысль о деньгах. «Касса пуста, и жалованья не дают»,— писал он. А через год: «Я теряю время при дверях казначейства, напрасно стою перед ними, как нищий».
Среди научных трактатов Кеплера есть одна совершенно необычная работа. В 1609 году он пишет фантастический рассказ «Сновидение, или Лунная география» — первое в новоевропейской литературе художественное произведение о полете в космос. Форма «сна» лишь художественный прием: Кеплеру хочется рассказать своим читателям о том, каким видится ему мир Луны, ее горы, леса, ее обитатели. Это опоэтизированное научное сочинение не знает равных себе и расходится в списках еще до публикации по всей Европе. Враги Кеплера распускают слух, что все это не выдумка, что герой «Сна» Дюракотус и есть сам Кеплер, который действительно летал на Луну. А помогала ему в этом богопротивном деле его мать. И вот мать обвиняют в колдовстве, ей грозит смерть, и он несколько лет хлопочет, и сует взятки, и пишет лицемерные письма. Перед нами тягостная вереница дней, озаренных кострами инквизиции XVI века, страшных дней лицемерных покаяний, которые прошел Галилей.
Всю жизнь словно слышал он шепот своей злой судьбы: исчезни, утони в вине, налети на пьяный нож, умри, ляг здесь в этот придорожный чернозем, сгинь,— а он шел, полз, продирался сквозь этот шепот, тянулся из мрака к свету своих звезд. «Он умер,— писал один из его биографов,— от истомления, печали и бедности 58 лет в Регенсбурге в 1630 году». Его многочисленные дети получили наследство: 22 флорина, 2 рубашки, 57 экземпляров «Эфемерид» и 16 экземпляров «Рудольфовских таблиц». «Сны» опубликовали уже после его смерти.
А человечеству он оставил в наследство три закона Кеплера, которые сегодня изучают во всех школах мира,— три монолита, на которых вечно будет покоиться планетарная астрономия. Кеплер написал множество работ. Это удивительные сочинения, где фанатизм и мистика соседствуют с откровениями, с непостижимыми озарениями гения. Он, первый из людей постигший великую логику движения планет, пишет: «Бог может повелеть явиться новому светилу во всяком месте и во всякое время». «Наблюдения над течением этих светил,— пишет он о кометах,— не заслуживают внимания, потому что они не возвращаются». И тут же совершенно правильно оценивает расстояния до них и объясняет природу кометных хвостов.
Он, составивший множество гороскопов, которые становились подчас главным средством его существования, откровенно говорил: «Люди ошибаются, думая, что от небесных светил зависят земные дела». С астрологией у него отношения сложные и запутанные. Своей популярностью его гороскопы обязаны еще и удивительной чуткости и наблюдательности их автора. Он пишет: «Тот астролог, который предсказывает некоторые вещи по небу, не учитывая характера, души, разума, силы, телосложения того, кому он должен предсказать, поступает неправильно». Он понимает, что астрология стоит где-то у границ мошенничества, но успокаивает себя: «Астрология — дочь астрономии, хотя и незаконная, и разве не естественно, чтобы дочь кормила свою мать, которая иначе могла бы умереть с голоду». Сколько денег получал он за свои гороскопы, я не знаю. Знаю только, что самый подробный, самый интересный для потомков не дал ему ни гроша: 26-летний Иоганн Кеплер составил гороскоп самому себе. Удивительный этот документ — исповедь без начала, никак не названная и оборванная на полуслове,— хранится сегодня в Ленинграде, в архиве Академии наук СССР. Несколько страниц, из которых ни одна не перечеркнута, но сколько раз на этих страницах он перечеркивает сам себя!
Первая фраза гороскопа несколько высокопарна и заносчива. Впрочем, может быть, такой ее делает обращение к самому себе в третьем лице: «Человеку этому на роду написано проводить время главным образом за решением трудных задач, отпугивающих других». В своем гороскопе Кеплер словно специально демонстрирует всю противоречивость своей натуры, cтремительность перемен своего настроения и ту особую мучительную нервозность, которая определяла всю его натуру. Вдруг начинает хвалить себя: «Выступая оппонентом на диспутах, он всегда утверждал лишь то, что действительно думал. Описывая свои открытия, он всегда привносил в чистовой вариант нечто новое по сравнению с черновиком. Математику любил превыше других ученых занятий». Потом перечисляет все свои, к тому времени еще не столь многочисленные научные заслуги. А через несколько страниц сравнивает себя с собакой, утверждает, что напоминает дворнягу и по телосложению, и по прожорливости, и по тяге к заискиванию, и даже по гневливости своей. Что ни слово в гороскопе, то вопрос. Пишет: «...если бы ему выпала судьба идти на военную службу... то показал бы себя храбрецом». И рядом: «Храбрость в жизни, преисполненной опасностями, чужда ему».
Говорит о себе: «Ему присущи ярость, хитрость, бдительность...» А на другой странице пишет о своей «скромности, богобоязненности, верности, честности, изяществе». Клеймит себя: «Торопливость и страстность, которую я назвал вредной, приводят к тому, что этому человеку случается высказывать суждения прежде, чем он успевает их обдумать! Поэтому в разговоре он часто допускает вздорные замечания, и ему никогда не удавалось экспромтом хорошо написать письмо». Но тут же спешит все объяснить, обелить себя, словно кто-то властно требует его реабилитации: «Но стоит лишь внести незначительные исправления, как все становится превосходным. Он так складно говорит и хорошо пишет, будто успел все продумать заранее. Но пока он говорит и пишет, ему на ум непрестанно приходят новые соображения либо относительно слов, предметов, выражений или приводимых им доказательств, либо о новых планах и о том, не следовало ли умолчать о тех вещах, о которых он говорил...»
Кеплер пишет, что «ему присуща безудержная тяга к лукавству, обману и лжи», но говорит, что «пользуется репутацией человека набожного», отмечает: «набожен до суеверия». И опять вновь и вновь бесконечная череда этих странных оправданий. Перед кем он оправдывается? Перед суетными и завистливыми современниками? Или перед богом? А может быть, перед нами, потомками? «Свойственное ему дружелюбие считают признаком недалекого ума, его обходительность принимают за чрезмерную доверчивость, набожность — за склонность к суеверию, веселый нрав — за глупость, справедливый гнев — за приступ бешенства».
Когда читаешь гороскоп Кеплера, никак не можешь отделаться от мысли, что автор задумал во что бы то ни стало влюбить читателя в героя. Ясно ощущаешь: Кеплер хочет понравиться. И даже его самобичевания, даже чернящие его слова самокритики в конечном счете предполагают читательские симпатии за его откровенность. Вслушайтесь: «Даже непродолжительное время, проведенное без пользы, причиняет ему страдания. Вместе с тем он далек от того, чтобы упорно сторониться человеческого общества. В денежных делах он почти скуп, в экономии — тверд, нетерпим к мелочам и всему, что ведет к напрасной трате времени. Тем не менее он питает к работе непреодолимое отвращение, столь сильное, что часто лишь страсть к познанию удерживает его от того, чтобы не бросить начатое. И все же то, к чему он стремится, прекрасно, и в большинстве случаев ему удавалось постичь истину».
И при всех этих несовместимых противоречиях он, как всякий великий человек, тонко чувствует истину, точно угадывает момент ее явления и не ошибается в неожиданных и категоричных оценках своей работы. «Жребий брошен,— писал он после открытия своего третьего закона.— Я написал книгу, мне безразлично, прочитают ли ее современники или потомки, я подожду, ведь ожидала же природа тысячу лет созерцателя своих творений». Горельеф Иоганна Кеплера украшает стену Государственного музея космонавтики в Калуге. В дни, когда на площадях сжигали ведьм, великий ясновидец написал: «Предвижу корабль или паруса, приспособленные к небесным ветрам, и найдутся люди, которые не побоятся даже пустоты межпланетного пространства...»
Альберт Эйнштейн, назвавший Кеплера «несравненным человеком», писал о его судьбе: «Он жил в эпоху, когда еще не было уверенности в существовании некоторой общей закономерности для всех явлений природы. Какой глубокой была у него вера в такую закономерность, если, работая в одиночестве, никем не поддерживаемый и не понятый, он на протяжении многих десятков лет черпал в ней силы для трудного и кропотливого эмпирического исследования движения планет и математических законов этого движения!
Сегодня, когда этот научный акт уже совершился, никто не может оценить полностью, сколько изобретательности, сколько тяжелого труда и терпения понадобилось, чтобы открыть эти законы и столь точно их выразить». Может быть, именно в судьбе Иоганна Кеплера так близко, как нигде больше, сошлись в невидимом бою, сбились в молчаливой схватке мрак средних веков и свет зарождающейся классической астрономии, математики, физики. Может быть, именно потому, что стоял он на границе мрака и света, так тягостно глубоки тени его жизни.
