УЧЕНИК
об УЧИТЕЛЕ.
«Это был город угрюмых улиц,
но теплых сердец». Строка из стихов? Нет, из публицистической прозы,
из книги манчестерского ученика Резерфорда Андраде. Так вспоминают
географию первой любви.
____
«Ученики заставляют меня оставаться молодым», –
любил говорить Резерфорд. Он появлялся в лаборатории ровно в девять
утра и начинал свой рабочий день с обхода сотрудников.
____
– Good morning, Кэй! Вчера у сэра Горация Лэмба
все восторгались вашими демонстрационными опытами на моих лекциях.
Вы молодец, старина. Я им сказал, что вы – лучший лабораторный ассистент
в Британской империи. Второй Эверетт!
____
– Good morning, Мак! Говорят, студенты практикума
жалуются на вашу суровость. Держите их еще крепче, мой мальчик!
____
– Послушайте-ка, Антонов, все хочу спросить вас, как по-русски good
morning?
– Доброе утро, профессор!
– Так доброе утро, my boy! Вам повезло – приехал Болтвуд из Йеля.
Поговорите с ним о радио-D. Он знает о нем все...
____
– Good morning, мисс Уайт! Что вас затрудняет?..
Расчет чувствительности?.. Дайте-ка исходные данные... И помолчите
минуточку, Марджерет! Прикинем в уме... (Широко расставленные ноги.
Закинутая голова. Выкладки вслух...) Вот так. Проверьте с Маковером.
____
П.Л.Капица придумал шуточное прозвище для Резерфорда
– Крокодил. Это так понравилось всем сотрудникам, что на наружной
стене у парадного входа в здание лаборатории появился соответствующий
барельеф, выполненный скульптором Э.Гиллом. Такой же формы был изготовлен
и позолоченный ключ от лаборатории
____
И наконец:
– Guten Tag, Ганс! Good morning, Эрни!
____
И на каком бы языке ни писались статьи и книги о
Резерфорде, в них не может не найтись подобающего места для рассказа
о его живейшем интересе к работам своих учеников. Скорее всего,
в их научных биографиях навсегда остались решающими годы и месяцы,
проведенные у Резерфорда в Монреале, Манчестере, Кембридже. «Питомник
гениев» – так назвал Кавендиш профессор Ричи Калдер, размышляя не
только о томсоновском, но и о резерфордовском вкладе в дело воспитания
поколения нобелевских лауреатов и членов Королевского общества.
А Ларсен в небольшой книге, озаглавленной этими словами, написал
о молодом русском физике: «На протяжении четырнадцатилетнего пребывания
в Кавендише он был ближайшей к Профу, доминирующей фигурой».
Ларсен написал это в 1962 г., уже как историк. Но
правоту его подтвердил как живой очевидец сэр Джон Коккрофт, предпославший
книге одобрительное предисловие.
____
Сохранилось лабораторное предание о первом обмене
репликами, когда А.Ф.Иоффе представлял сэру Эрнесту своего ученика.
Резерфорд недвусмысленно заметил, что в Кавендише у него лишь тридцать
рабочих мест и все, к сожалению, заняты. Тогда молодой человек,
набравшись духа, – терять-то все равно уже нечего было! – сказал:
– Тридцать и тридцать один различаются примерно на три процента,
а вы, господин профессор, за большей точностью ведь и не гонитесь...
Говорили, что Резерфорд был покорен. Возможно, и
вправду так началось их сближение. А возможно, и как-то по-другому.
Установить это трудно: сам Петр Леонидович Капица полагал достаточным
полушутливое объяснение в форме вопроса: «Разве не бывает любви
с первого взгляда?»
Иоффе уехал на континент, и Капица остался в Лондоне
один. Бродя по великому городу, он все время возвращался к беспокойной
мысли о скором переселении в Кембридж. И написал матери: «Ты, дорогая,
не скучай без меня, мне, конечно, без тебя тут будет тяжко, но надо
же работать. Уйдет молодость в два счета, и ее не вернешь. Я сейчас
нахожусь в волнении, как это пойдет у меня работа в Кембридже, как
это я столкуюсь с Резерфордом при моем английском языке и моих непочтительных
манерах. Еду к нему 21 июля...»
Он еще не знал (биографий Резерфорда не существовало),
что четверть века назад другой молодой исследователь, тоже приехавший
сюда издалека, в одиночестве бродил по Лондону, предвкушая с волнением
начало своей кембриджской судьбы, и тоже писал об этом матери...
И уж вовсе неправдоподобным показалось бы молодому
Капице пророчество, что история поселит его в Кембридже чуть не
на полтора десятилетия, свяжет с Резерфордом узами близкой дружбы,
превратит его в директора новой самостоятельной лаборатории на берегах
Кема и сделает членом Королевского общества.
Головокружительным и беспримерным был взлет молодого
русского физика в стенах Кавендиша. Он сам описал его в те годы,
возможно, и не раздумывая о том, что когда-нибудь его письма из-за
границы домой станут бесценными документами жизнеописания Резерфорда.
Из кембриджских писем Петра Капицы к матери Ольге
Иеронимовне Капице.
24 июля 1921 г. Перебрался из Лондона в Кембридж
и начал работать в лаборатории...
12 августа 1921 г. Вчера в первый раз имел разговор на научную тему
с проф. Резерфордом. Он был очень любезен, повел к себе в комнату,
показывал приборы...
18 сентября 1921 г. Я задумал крупные вещи... Потом для меня этот
самый Резерфорд – загадка. Сумею ли я ее разгадать?..
12 октября 1921 г. Rutherford ко мне все любезнее, он кланяется
и справляется, как идут мои дела...
25 октября 1921 г. Отношения с Резерфордом, или, как я его называю,
Крокодилом, улучшаются. Работаю усердно и с воодушевлением.
1 ноября 1921 г. За меня ты не беспокойся, я тут, что называется,
allright... Резерфорд доволен, как мне передавал его ассистент.
Это сказывается на его отношении ко мне. Когда он меня встречает,
всегда говорит приветливые слова. Пригласил в это воскресенье пить
чай к себе, и я наблюдал его дома. Он очень мил и прост... Это совершенно
специфический ум: колоссальное чутье и интуиция. Я никогда не мог
этого представить себе прежде. Слушаю курс его лекций и доклады.
Он излагает предмет очень ясно. Он совершенно исключительный физик
и очень своеобразный человек...
9 ноября 1921 г. Работаю по-прежнему с наслаждением. Слушаю курс
лекций о последних успехах в опытах с радием, читаемых самим Резерфордом.
Он дивно читает, и я очень наслаждаюсь его манерой подходить к вещам
и разбирать их...
5 декабря 1921 г. Я по-прежнему работаю вовсю. Чувствую себя поэтому
хорошо... Ты знаешь, тут посещение тебя профессором считается событием,
а за последние три недели Крокодил приходил ко мне раз пять-шесть...
16 декабря 1921 г. Скоро каникулы, и лаборатория закрывается на
две недели. Я просил Крокодила позволить мне работать, но он заявил,
что хочет, чтобы я отдохнул, ибо всякий человек должен отдыхать.
Теперь я работаю в отдельной комнате – тут это большая честь...
3 февраля 1922 г. У меня теперь лекции и доклады, и публика заваливает
работой: кому помочь в подсчетах, кому сконструировать прибор...
Я сейчас нахожусь в счастливом расположении духа, ибо дела двигаются
не без успеха...
6 марта 1922 г. Все, что я сделал... это просто стал из нуля рядовым
работником, который не хуже и не лучше других тридцати человек,
работающих в Кавендишской лаборатории...
7 апреля 1922 г. Работал после урочного времени по специальному
разрешению Крокодила... Немного устал... За это время имел три долгих
разговора с Крокодилом (по часу). Мне кажется, что теперь он ко
мне хорошо относится. Но мне даже немного страшно – как-то он уж
очень мне говорит комплименты... Но голова его, мамочка, действительно
поразительная. Лишен он всякого скептицизма, смел и увлекается страстно.
Не мудрено, что он может заставлять работать тридцать человек...
...По силе ума его ставят на один уровень с Фарадеем. Некоторые
даже выше. Эренфест пишет мне, что Бор, Эйнштейн и Резерфорд занимают
первое место среди физиков, ниспосланных нам Богом...
15 июня 1922 г. Начал новую работу с одним молодым физиком. Крокодил
увлечен моей идеей и думает, что мы будем иметь успех... Относится
он ко мне все лучше и лучше...
19 июня 1922 г. Сегодня Крокодил два раза вызывал меня к себе по
поводу моей работы... Будет она напечатана в «Известиях Королевского
общества» (вроде наших «Известий Академии наук»), – самая большая
честь, которую может тут заслужить работа... То внимание, с которым
он разобрал мою работу, меня тронуло до глубины души... Только теперь
я действительно вошел в школу Крокодила... и чувствую себя в центре
этой школы молодых физиков. Это, безусловно, самая передовая в мире
школа, и Резерфорд – самый крупный физик на свете и самый крупный
организатор...
5 июля 1922 г. Я тебе уже писал, что затеял новую работу, очень
смелую и очень рискованную. Я волновался очень... Но Крокодил дает
мне еще одну комнату и согласен на расходы...
6 июля 1922 г. Крокодил так ценит, чтобы человек проявлял себя,
что не только позволяет работать на свои темы, но еще и подбадривает
и старается вложить смысл в эти подчас нелепые затеи... Резерфорд
очень боится, чтобы человек не работал без результатов, ибо он знает,
что это может убить в человеке желание работать...
17 августа 1922 г. Предварительные опыты... окончились полной удачей.
Крокодил, мне передавали, только и мог говорить, что о них. Мне
дано большое помещение, кроме той комнаты, в которой я работаю,
и для эксперимента полного масштаба я получил разрешение на затрату
довольно крупной суммы...
2 сентября 1922 г. Мои опыты принимают очень широкий размах... Последний
разговор с Резерфордом останется мне памятным на всю жизнь. После
целого ряда комплиментов он мне сказал: «Я был бы очень рад, если
бы имел возможность создать для Вас специальную лабораторию, чтобы
Вы могли работать в ней со своими учениками». (У меня сейчас работают
два англичанина.)
...По тому, как он широко отпускает мне средства, и по тому вниманию,
которое он мне оказывает, это, возможно, не фраза. Он уже сейчас
отдал для меня две комнаты... Что, я действительно способный человек?
Мне жутко и страшно. Справлюсь ли я?
27 января 1923 г. В среду я был избран в университет, в пятницу
– принят в колледж. Для меня сделаны льготы, и кажется, через месяцев
пять я смогу получить степень доктора философии... (Все устроил,
конечно, Крокодил, доброте которого по отношению ко мне прямо нет
предела...)
18 марта 1923 г. Волнений, борьбы и работы не оберешься... Одно,
что облегчает мою работу, это такая заботливость Крокодила, что
ее смело можно сравнить с заботливостью родного отца...
15 июня 1923 г. Вчера я был посвящен в доктора философии...
23 августа 1923 г. Я получил стипендию имени Максвелла, а с ней
и много поздравлений.
30 августа 1923 г. Я затеваю новые опыты по весьма смелой схеме...
Вчера вечером был у Крокодила... Он заинтересовался ими... подарил
мне свой портрет. Я его пересниму и пошлю тебе.
18 декабря 1923 г. Крокодил говорит, что мне надо проработать здесь
еще лет пять, а потом я смогу диктовать сам условия, если захочу
переезжать куда-либо в другое место. Это, конечно, здорово сказано,
и я боюсь, что он пересаливает.
3 февраля 1933 г. лорд-председатель совета Стенли Болдуин торжественно
открывал на Фри-Скул-лэйн новую физическую лабораторию Королевского
общества. Пятнадцать тысяч фунтов из Мондовского фонда были истрачены,
по-видимому, наилучшим образом. Во всяком случае, так считали и
Резерфорд, и Капица.
Двухэтажное здание было построено в умеренно-конструктивистском
духе. Но вне всяких требований стиля справа от входа по гладкой
вертикали стены карабкался вверх высеченный в камне крокодил! Это
была искусная работа настоящего мастера – широко известного в ту
пору скульптора Эрика Гилла. Конечно, все кавендишевцы издавна знали,
что означало в понимании Капицы резерфордово прозвище Крокодил.
«...Это существо... идет только прямо вперед – как наука, как Резерфорд...»
– повторял Капица. Известно было, что Резерфорду втайне нравилось
прозвище, придуманное Капицей. И он с довольной улыбкой оглядывал
каменного крокодила.
Другая работа Эрика Гилла украсила внутренний холл
Монд-лаборатории. То был резной профиль Резерфорда. Но раздались
требования: убрать барельеф из лаборатории! Капица вынужден был
отправиться к Резерфорду...
Через тридцать с лишним лет, в 1965 г., новый нобелевский
лауреат Оге Бор принимал в Копенгагенском физическом институте старого
друга своего отца – академика Петра Леонидовича Капицу. В приветственной
речи Бор-младший вспомнил давние времена и рассказал о происшествии
с барельефом Эрика Гилла:
«...Резерфорд сказал Капице:
– Лучше всего написать Бору и спросить о его точке
зрения. Он знает меня прекрасно, да к тому же питает большой интерес
к современному искусству. Я бы и сам был не прочь узнать, что он
думает...
Капица тотчас послал фотографию барельефа моему
отцу. И тот ответил, что хотя судить о произведении искусства по
фотоснимку, разумеется трудно, но он полагает, что барельеф превосходен
и передает резерфордову поглощенность глубокими размышлениями и
мощь его личности.
Кажется, это мнение помогло спасти барельеф. И Капица
заказал художнику точную его копию, а затем вместе с Дираком послал
ее в знак признательности моему отцу. Она была помещена над камином
в его институтском кабинете и остается чем-то чрезвычайно для нас
драгоценным. Когда профессор Капица пришел сегодня к нам в институт,
это было первое, что мы ему показали».
А сам Нильс Бор, на четверть века переживший того,
кого почитал «вторым отцом», написал в своих воспоминаниях, что
барельеф Резерфорда каждый день радовал его взор.
Резерфорд считал себя физиономистом. Это было совершенно
в его духе, доверяя голосу чувства, целиком полагаться на первое
впечатление от немого «зрелища человека». Сохранился рассказ о том,
как в 1927 г. по представлению А.Ф.Иоффе должен был приехать в Кавендиш
другой молодой ленинградец – Кирилл Синельников. Резерфорд не проявил
ни малейшего интереса к анкетно-бумажным сведениям о нем, но попросил,
чтобы ему прислали фотопортрет кандидата. Анна Алексеевна Капица,
дочь академика Крылова, ставшая в 1927 г. женой Петра Леонидовича
Капицы, вспоминала, что все их кембриджские друзья очень смеялись,
глядя на карточку, присланную Синельниковым, и ни у кого не было
уверенности, что дело кончится благополучно. Синельников снялся
в кожаной куртке, эффектно напяленной кепке, с папиросой в зубах.
Любопытна параллель, рождающая догадку, что молодой
ленинградец, быть может, действовал вполне обдуманно. И если так,
то очень умно. Когда в 1964 г. английское издательство «Пергамон-Пресс»
выпустило к 70-летию члена Королевского общества П.Л.Капицы 1-й
том его сочинений, оно предпослало тексту портрет автора начала
20-х гг.: кожаная куртка, демократическая кепка, трубка во рту...
Сходство внешнего рисунка в обоих случаях было «в пределах ошибок
опыта». Психологическая задача решена была правильно. И когда Капица
положил перед Резерфордом пришедшую из Ленинграда фотографию, раздалось
удовлетворенно-понимающее: «Пусть едет!»
В течение четырнадцати лет чуть ли не каждый год
Петр Капица проводил свой отпуск на Родине. И скорее всего, всегда
с удовлетворением чувствовал, что ему выпала доля живого связующего
звена между русской физикой и физикой Запада. Но разве не оказывается
большой ученый – вольно или невольно – полпредом всей отечественной
науки? А также искусства, культурных традиций...
Таким неаккредитованным – нечаянным – культурным
атташе России в Кембридже и был Капица на протяжении четырнадцати
лет. И в его дружеских отношениях с Резерфордом это находило свое
отражение.
...Когда в кембриджском театре давали «Дядю Ваню»,
сэр Эрнест пошел посмотреть этот спектакль и одним из движущих мотивов,
побудивших его отправиться на чеховскую пьесу, было предвкушение
интересного и острого спора – разговора с Капицей, когда тот, по
заведенному обыкновению, пойдет провожать его домой. (Как жаль,
что эти их долгие беседы на улицах вечернего Кембриджа – беседы
обо всем на свете – остались незаписанными!)
...В кембриджском доме Капицы иногда слушал сэр
Эрнест новую русскую музыку – Скрябина, Стравинского, Прокофьева.
Играл Кирилл Синельников, который был почти профессиональным пианистом.
Вряд ли стоит сомневаться, что и за русских композиторов, так же
как за Чехова, в дружеском ответе перед ним был Капица. Таковы уж
маленькие требовательные – и вечные! – правила истинной дружбы.
...В согласии с этими же правилами однажды Резерфорд
срочно просил прислать к нему Капицу: в Кембридж пришло на имя сэра
Эрнеста послание от ребят из 79-й единой трудовой школы города Киева!..
Киевские школьники сообщали, что организовали физический кружок
и просят Резерфорда стать его почетным членом, а также прислать
оттиски его работ. При описании достижений Резерфорда в области
ядерной физики ученики вместо физического термина «ядро» воспользовались
физиологическим. Капица объяснил Резерфорду, как могло произойти
искажение. Резерфорд ответил ребятам письмом, в котором благодарил
за высокую честь избрания, и приложил оттиски своих работ.
Вот так, прямо и косвенно, исполнял Капица роль
«представителя» России в Кембридже. И всего отчетливей это ощутилось,
когда Капица покинул Кембридж. Так отчетливо, что четверть века
спустя Роберт Юнг написал об этом несколько весьма многозначительных
строк: «Уход Капицы не только глубоко повлиял на Резерфорда. Он
оказал разрушительное влияние на Кавендишскую лабораторию в целом...»
В 1935 г. Резерфорд согласился продать России уникальное
оборудование Монд-лаборатории. Что угадывается за этим поступком?
Долг научного отцовства? Конечно.
Голос дружеской любви? Наверняка.
И трезвый довод: никто не сможет извлечь из этого инструментария
больше, чем его автор. Стареющий Резерфорд понял: он должен смириться
с этим уходом. «Господи, – подумалось ему, – как же он будет теперь
возвращаться воскресными вечерами домой с традиционных обедов в
Тринити? Один? И Петр Капица не будет шагать рядом? И больше не
будут они разговаривать наедине обо всем на свете? Это же невозможно!»
По материалам интернет: авт. И.А. Изюмов
Другие страницы из архива журнала "Юный техник"
Окно в неведомое
Невозможный мир Эшера
Гук и Ньютон
Магнитные бури
С чем едят тефлон?
О падающей кошке
Переход Суворова
Посланец бед
Время по гномону
Тайны пирамид
Смешное в физике
Летающий лёд
10 лучших экспериментов
Глобальное потепление
Оружие ХХI века
Глория - вторая Земля?
У кого глаза лучше?
Водопровод Эвпалина Мегарского
Мыльные пузыри
О Резерфорде
В какой Вселенной мы живем ?
Применение электромагнита
Солнце в стакане воды
